Этюд в молочных тонах
«Нива» затарахтела, по-собачьи расшвыряла комья грязи и скрылась в утреннем тумане. Анна поставила рюкзак на землю и посмотрела на часы. Нет, в отличие от егеря Степана время никуда не торопилось. До прихода поезда оставалось два часа, и провести их предстояло в одиночестве на полузаброшенной станции в десяти километрах от ближайшего посёлка.
Растрескавшиеся плиты, серая коробка вокзала, железнодорожная колея, похожая в тумане на забытую лестницу, — до слёз унылый пейзаж царил вокруг. Если бы не пара деревенских ласточек, которые раз за разом ныряли под крышу здания, ей стало бы совсем тоскливо. Но даже эти птицы были какими-то призрачными, нереальными, словно штрихи карандашного грифеля, которые некто невидимый то наносил, то вновь стирал с листа плотной серой бумаги. Губы Анны непроизвольно дрогнули.
Всю дорогу к вокзалу разговор с тётушкой не выходил у неё из головы, но сейчас Анна особенно остро почувствовала ту тревогу, которую вызвало решение Марии Степановны передать ей заветную папку с работами художников. Как ни пыталась Анна отговорить тётушку оставить все работы у себя, на этот раз та была неумолима: «Нет, так мне будет спокойнее. Пусть папка теперь хранится у тебя».
И Анна уступила. Но это решение сердило её. Сердило из-за какого-то странного суеверного чувства. Пока работы оставались у тётушки, казалось, что с ней ничего не случится. Расставшись же с папкой, Мария Степановна словно бы становилась беззащитной. И это очень беспокоило Анну. Она пыталась убедить себя, что всё это домыслы, пустое. И чтобы отогнать бессмысленные переживания, прошлась до конца перрона, спустилась на еле заметную тропинку и зашагала в окружении берёзового молодняка, не глядя, куда идёт.