Хинь да зрятина
«— Вот, — говорил Ситанов, задумчиво хмурясь, — было большое дело, хорошая мастерская, трудился над этим делом умный человек, а теперь всё хинью идёт, всё в Кузькины лапы направилось! Работали-работали, а всё на чужого дядю! Подумаешь об этом, и вдруг в башке лопнет какая-то пружинка — ничего не хочется, наплевать бы на всю работу да лечь на крышу и лежать целое лето, глядя в небо...»
Рассказывая о жизни мастерской в повести «В людях», Максим Горький заставляет читателя почти физически ощутить ту беспросветную тщетность жизни, даже шире — существования, которую (разбуженные строками Лермонтова) осознают мастера и другие обитатели мастерской. Всё бесцельно, впустую, напрасно, зря. Всё, что сделано одними, будет испорчено другими, говоря словами Анны Андреевны Ахматовой, «расхищено, предано, продано». Большое дело — пойдёт в Кузькины лапы. И Кузька этот не имеет никакого отношения к Кузькиной матери — это прозвище одного из персонажей, Кузька-жучок. Вроде бы звучит оно даже мило, с уменьшительно-ласкательными суффиксами, но, если знать, что за жучок этот Кузька, понимаешь, как страшно такое сравнение. Ведь этот жучок, прожорливый и плодовитый, уничтожал злаки и мог оставить крестьянина без хлеба. И душу мастеров точит, гложет невидимый жучок «голодной тоски», ведь всё хорошее — обречено, созидание бессмысленно. Созданное — сгинет, пойдёт прахом или, как пишет Горький, «хинью».
В литературе это слово мы можем встретить не только у Горького. Оно появляется у Тургенева, Лескова и других авторов. Однако мы воспринимаем «пойти хинью» и «пойти прахом» вариантами одного фразеологизма и не пытаемся проникнуть глубже, выяснить, что же это за «хинь» такая, о которой знали наши прадеды и прабабушки, а мы — позабыли. И что заставило это слово уйти на покой, уступив место синонимам и… родственнице.