«Новые технологии стерли былые социальные перегородки»
Пятерка главных «гуманитарных» трендов, изменивших мир за минувшие 15 лет
Тяга к психологизации, утрата анонимности и великие перемены, запущенные парниковыми газами: РБК собрал мнения социологов, историков и философов о ключевых трендах последних полутора десятков лет.
Психологизация в ответ на «комплекс непредсказуемости»
Полина Аронсон, социолог, публицист, редактор сайтов openDemocracy и dekoder, изучает темы, связанные с миграцией и идентичностью.
Человек все чаще прибегает к помощи психотерапевтов. Теперь, чтобы осознавать самого себя, он использует психологический «словарь». Таков главный тренд последних 15 лет, считает социолог Полина Аронсон.
«Мы видим, как часто люди стали обращаться за консультациями, как распространились разные практики психотерапевтической помощи, как экспертные знания в этой области стремительно популяризируются, например, в виде блогов, коучинговых программ, онлайн-курсов и книг, которые расходятся огромными тиражами. Даже современный язык во многом оказался сформирован влиянием этих чисто терапевтических представлений о человеке», — рассказывает Аронсон.
Не случайно, что ответы на вопросы о нравственной и счастливой жизни теперь приходят к нам из сферы психологического знания, а не из философии, идеологии, религии или публичной политики, как было раньше. В результате неолиберальной политики, которая привела к распаду традиционных рынков труда, системы социальных защит и многих других традиционных институтов, повседневность стала прекарной (от. лат. precarium — нестабильный, стоящий на песке, негарантированный). И, оказавшись в этой среде, человек со временем приобрел своеобразный «комплекс непредсказуемости», который сделал его крайне уязвимым.
«Это особенно заметно в российском обществе с его «синдромом публичной немоты», — поясняет социолог. — Здесь отсутствие подлинной публичной политики и возможности публичного высказывания во многом замещается этим психологическим языком, который становится дозволенным способом говорения о себе — о своих потребностях, желаниях, о том, что такое правильная и счастливая жизнь».
Человек вдруг понимает, что ему нужно как-то с этим комплексом справляться, что-то с ним делать, как-то заново выстраивать себя. И потому он начинает обращаться к психологическому языку и профессиональной терапии. «Короче говоря, психологизация — это ответ на прекаризацию нашей повседневности, и, думаю, что этот тренд с нами надолго», — резюмирует Полина Аронсон.
Схлопывание пространства и конец анонимности
Павел Степанцов, социолог, преподаватель факультета социологии МВШСЭН, руководитель отдела аналитики Synopsis group.
Все последние годы новые средства коммуникации (социальные сети, мобильные электронные устройства, портативные компьютеры) видоизменяли устоявшиеся принципы взаимодействия, которые сложились в городской культуре эпохи модерна. Социолог Павел Степанцов именно это явление называет главным трендом последних 15 лет, который будет определять наше ближайшее будущее.
«Я бы сказал, что новые технологии коммуникации запустили два больших изменения, — рассказывает социолог. — Первое: пространство стало «схлопываться», его стало легче преодолевать. Оно больше не является столь важным барьером для взаимодействия или управления. Второе изменение куда менее отрефлексированное: две главные характеристики общества модерна — анонимность и выстраивание социальных перегородок, фреймов коммуникации — постепенно начали стираться».
Дело в том, что общество модерна, поясняет Степанцов, — это общество городской культуры. И чем более многолюдными города становились, тем большую анонимность приобретала городская коммуникация. Тому есть две причины.
Во-первых, локальные традиции, важные для аграрного уклада, в городе замещаются более универсальными и рациональными практиками. Во-вторых, в городе, в отличие от деревни, где все друг у друга на виду, человек не только волен вступать в те контакты и в той социальной роли, которые считает для себя уместными, но и в целом действует более анонимно, а значит, и более рационально и менее эмоционально.
Здесь можно вспомнить пример, который приводит немецкий социолог Георг Зиммель, когда пишет о деньгах как об унифицированном и обобщенном способе подсчета и коммуникации, в большей степени свойственной именно городской культуре.
«По сути, сделка заменяет в общении все специфическое и уникальное рациональным расчетом. Потому что взаимодействуете вы уже не с персоной, а с конкретной социальной ролью через универсальные средства коммуникации, что требует подсчета, обобщений и анализа», — замечает Степанцов.
Однако новые формы коммуникации породили новые формы контроля, которые стали стирать эту анонимность, ведь новые способы взаимодействия разрушили все былые ограничения для контакта. «Теперь ваша коммуникация и ваше взаимодействие перестают быть такими же изолированными, информация о них более доступна, и вы становитесь более видимым, а ваши практики — более подконтрольными. В этом заметен откат назад — от городского образа жизни к сельскому», — говорит социолог.
В деревне вы всегда вступаете в коммуникацию не через призму одной из своей социальной роли — скажем, профессиональной или семейной, а целостно. В каком-то смысле социальные сети вернули городской коммуникации эту же целостность, стирая вместе с тем и былую анонимность.
Более того, новые технологии коммуникации стерли и былые социальные и жизненные «перегородки». Ярче всего это проявилось в разделении времени труда и времени досуга. «Появление мобильного телефона сделало более сложным различение рабочего и нерабочего времени. Одно просто перемешалось с другим за счет того, что доступ к любому сотруднику практически ничем не ограничен», — заключает Павел Степанцов.
В будущем подобная деанонимизация отношений будет снижать роль рациональности в коммуникации и повышать значимость эмоций, а также способность проговаривать переживания. «Это можно видеть уже сейчас, например, во взаимодействии крупных брендов с клиентами, о которых они собирают данные и составляют относительно целостный персональный портрет», — считает социолог.
Начало великого климатического перераспределения
Джон Роберт Макнил, профессор Джорджтаунского университета (США), один из основателей экологической истории как отдельного направления современной исторической науки.
Скопление парниковых газов в атмосфере Земли — самый важный и тревожный тренд, который влияет на политические дискуссии и общественные процессы весь XXI век, считает историк Джон Роберт Макнил.
По мнению профессора, этот тренд намного важнее, чем темпы экономического роста, перераспределение геополитической власти, возрождение авторитарных режимов, создание искусственного интеллекта или замедление роста населения. Ведь климатическая повестка, обусловленная главным образом выбросами CO2, затрагивает всех.
«Парниковые газы регулируют климат Земли, в том числе средние температуры. В течение последних 10 тыс. лет этот климат был необычайно стабильным, но 40 лет назад этой стабильности пришел конец: в воздухе, которым мы дышим, началось повышение уровня углекислого газа», — рассказывает историк.
На протяжении последних 800 тыс. лет концентрация CO2 в атмосфере оставалась в пределах 180 и 280 частей на миллион (ppm). Уже после 1900 года этот показатель стал резко расти, достигнув к 1960 году 315 ppm, а к 2006 году он превысил 375 частей на миллион.
«С тех пор этот показатель только возрастал, — замечает Макнил. — С 2006 года каждый год добавляется еще 2,4 ppm, а это более чем в 100 раз превышает скорость накопления CO2, положившего конец последнему ледниковому периоду».
Последствия этой дестабилизации мы можем наблюдать по экстремальным климатическим явлениям, которых становится все больше. В качестве примера эксперт по истории окружающей среды приводит засухи и лесные пожары, проливные дожди и наводнения, сильные ураганы и тайфуны, которые становятся все более обыденными явлениями. Впрочем, есть и другие симптомы, не столь заметные.
Так, становятся обычными чрезвычайные волны тепла, подобные той, что принесла в восточно-сибирский город Верхоянск в июне 2020 года температуру 38°C. Повышается уровень моря, тает вечная мерзлота, океаны становятся более кислыми, обесцвечиваются коралловые рифы. Изменение климата приводит и к более активному распространению переносимых комарами болезней, например лихорадки денге.
«Человечество играет в кости с климатической системой, надеясь на лучшее, но ничего не зная о [конечном] результате», — резюмирует историк. Однако в ближайшие десятилетия именно изменение климата будет все сильнее влиять на человечество и на характер социального взаимодействия. «Нет сомнения: оно заново перераспределит здоровье, богатство и власть по всему миру — как между обществами, так и внутри них», — считает Макнил.
Фрагментация интернета по странам и интересам
Полина Колозариди, интернет-исследователь, координатор клуба любителей интернета и общества, преподаватель НИУ ВШЭ.
«Если говорить об интернете, то здесь основной тренд последних лет — это фрагментация», — считает исследовательница Полина Колозариди.
По ее словам, фрагментация происходит в двух направлениях. С одной стороны, сами сервисы и платформы становятся все более специализированными: они используются для разных сегментов пользовательской жизни.
«Только мессенджеры остаются неспециализированными, почти любой из них предлагает возможность самых разных действий: от видеозвонков до банковских переводов», — замечает Колозариди. Все же остальное подвергается неумолимой фрагментации, связанной не столько с наличием приложения для разных нужд, сколько с самими способами их работы, которые варьируются в зависимости от пользователя.
«Кто-то слушает только подкасты, другие — никогда не открывали их. У разных ютуберов могут быть миллионные аудитории, которые никогда не пересекутся. В TikTok и Twitter один и тот же человек может общаться с совершенно разными публиками. Наконец, сам способ использования даже больших сервисов вроде Instagram (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) или «ВКонтакте» будет отличаться в зависимости от того, каков культурный и технологический контекст», — приводит примеры этой разности контента исследовательница.
С другой стороны, «фрагментация происходит на уровне законодательства: законы, которые регулируют обращение данных, легальность разных видов контента, а также правила ведения бизнеса в Сети различны в Евросоюзе, России или Бразилии», — напоминает Колозариди.
Известно, что некоторые компании вроде китайского TikTok даже делают разные лицензионные соглашения для разных стран. Более того, все больше действий пользователей в онлайн-сервисах становятся связаны с офлайн-институциями вроде банков, университетов или магазинов. А значит, и они начинают подпадать под локальное регулирование вместе с интернетом в качестве части этой инфраструктуры.
«В фрагментации не было бы ничего удивительного, если бы интернет не воспринимался как глобальное явление, которое якобы делает всех одинаковыми. Но времена такого восприятия неумолимо проходят, — резюмирует Полина Колозариди. — Для нашего пользовательского понимания интернета это значит, что фраза «в интернете» перестает иметь смысл, т.к. за этим словом теперь скрываются слишком разные вещи».
Морфологическая свобода и тотальная слежка
Стив Фуллер, профессор Уорикского университета (Великобритания), исследователь трансгуманизма и техники, основатель социальной эпистемологии.
Одна из главных возможностей и главных опасностей нашего времени — это способность человека сохранять неизменным либо изменять собственное тело так, как он считает нужным, полагает британский философ Стив Фуллер.
Собственно, само право на подобные телесные изменения принято называть морфологической свободой, которая была концептуально осмыслена еще в 1990-х годах Максом Мором, отцом-основателем современного трансгуманизма.
«Он пришел к этой идее, когда сделал вывод, что личная идентичность может быть сведена к компьютерной программе, которая начинается с уникального набора входных данных. То есть мы могли бы эффективно «мигрировать» из одной идентичности в другую, что, к слову, не так уж сильно отличается от определения личности как «непрерывности сознания», которое дал Джон Локк», — рассказывает Фуллер.
Сам Макс Мор отмечает, что в современном мире уже существует много способов, с помощью которых мы могли бы стать другими, чем сейчас. Например, уже сейчас мы легко можем изменить свое гражданство, пол или даже расу — все препятствия здесь носят чисто политический, а не технический характер.
«Сама по себе идея [морфологической свободы] поначалу была метафизической доктриной. Но в последнее время она приобрела политическое измерение, оказывая глубокое влияние на то, как мы думаем о свободе в мире, где будет все больше способов существовать самыми разными способами — как одновременно, так и поочередно (simultaneously and successively)», — замечает Стив Фуллер.
Здесь можно вспомнить, как в 2016 году калифорнийский журналист Золтан Иштван баллотировался в президенты США от своей самопровозглашенной Трансгуманистической партии, основанной на идее, что каждый имеет право быть таким, каким он хочет быть. По сути, морфологическая свобода была для журналиста краеугольным камнем его «Трансгуманистического Билля о правах» (Transhumanist Bill of Rights). И хотя выиграть выборы Иштвану предсказуемо не удалось, у самой идеи морфологической свободы становится все больше сторонников, уверен британский философ.
«Например, сегодня мы являемся свидетелями начала целой индустрии «цифровой загробной жизни». Накапливая текстовые, аудио- и видеофайлы, люди подготавливают свое цифровое наследие, чтобы на основе алгоритма со способностью «глубокого обучения» после смерти жить бесконечно долго в киберпространстве. В принципе, ваша ушедшая душа может развиваться и контактируя с другими душами в сфере виртуальной реальности, которую Марк Цукерберг назвал метавселенной», — рассказывает Фуллер.
Однако у этого процесса, который идет под знаменем морфологической свободы, есть огромная опасность, на которую указывает философ. Тот факт, что вы можете существовать во множестве разных форм одновременно или последовательно, означает, что вас всегда можно отследить.
«В самом деле, — напоминает исследователь, — все философские теории личностной идентичности в конечном итоге приходили к теории слежки, которая выстраивалась либо за счет активного запоминания [ваших действий], либо путем регистрации [всех] оставленных следов».
Другими словами, оборотная сторона морфологической свободы, которая стала трендом последних лет, — это усиление возможностей для слежки, особенно с учетом того, что каждая «миграция» из одного состояния в другое не может не быть зафиксирована, предостерегает Стив Фуллер.
Фото: Mlenny / Getty Images, Recep BG / Getty Images, Artur Debat / Getty Images, Martin Harvey / Getty Images, Magnus Mueller / Pexels, Qilai Shen / Bloomberg via Getty Images