Феникс
Грохот не стихал ни на минуту. Он слышал его днем, в какой бы глухой угол ни забирался, слышал, смеживая веки и погружаясь в сон, а когда просыпался – это было первое, что встречало его утром. Ночи тоже были наполнены грохотом. Буквально все было пронизано им, он давно стал неотъемлемой частью этого мира – и его жизни, – привычным звуковым фоном, как для ушедших в прошлое, во тьму веков, прежних поколений – шум ветра или пение птиц. Разница была лишь в том, что происхождение его было искусственным. И он был хоть и постоянным, но все же проходящим явлением. Когда-нибудь, в ближайшем будущем, он должен был стихнуть. Навсегда. Когда это произойдет, наступившая тишина ознаменует начало новой эры в истории Земли – эры запустения. В этот день падет последняя человеческая постройка, и город перестанет существовать окончательно, поглощенный ненасытной и неутомимой механической ордой роботов-демонтажников. После этого на Земле, той самой древней планете, вернее – ее естественной поверхности, с которой все и началось, можно будет поставить точку. Здесь останется только небо с редкими облаками и пылающими на нем квадратными солнцами солнечных колодцев, да мертвая серая пустыня перемолотого в труху бетона. Да еще кучка цепляющихся за это брошенное место чудаков.
Рабочий цикл демонтажников походил на морской прибой. И начинался всегда сверху, с самых верхних уровней. Снеся их, роботы уходили вниз, «сгрызая» уровень за уровнем, покуда не достигали самого дна. После чего опять поднимались наверх, продвигались вперед на полквартала или квартал, и вновь принимались за работу. По их рабочему ритму можно было сверять часы. Иногда грохот становился особенно сильным. Это означало, что работы ведутся совсем рядом и нужно снова уходить. Тогда он собирал свой нехитрый скарб, увязывая его в объемистый заплечный мешок, и продвигался по городской застройке кварталов на десять, а то и на пятнадцать, покуда не натыкался на очередной центр производства пищи, продовольственный склад или гидропонную установку, все еще действующую благодаря автоматике. Здесь он занимал одну из тысяч брошенных жилых ячеек, и жил в ней до тех пор, пока приглушенный расстоянием грохот не начинал снова сотрясать стены. Затем все повторялось. И так добрых семь или восемь лет. А может, и все десять?