Тысячеликое «сейчас»
— Ах, господа, господа! всё-то вы пальцем в небо попадаете! Совсем не оттого нельзя Конягу донять, чтобы в нём особенная причина засела, а оттого, что он спокон веку к своей юдоли привычен. Теперича хоть целое дерево об него обломай, а он всё жив. Вон он лежит — кажется, и духу-то в нём нисколько не осталось, — а взбодри его хорошенько кнутом, он и опять ногами вывёртывать пошёл. Кто к какому делу приставлен, тот то́ дело и делает. Сосчитайте-ка, сколько их, калек этаких, по полю разбрелось — и все как один. Калечьте их теперича сколько угодно — их вот ни на эстолько не убавится. Сейчас — его нет, а сейчас — он опять из-под земли выскочил.
И так как все эти разговоры не от настоящего дела завелись, а от грусти, то поговорят-поговорят пустоплясы, а потом и перекоряться начнут. Но, на счастье, как раз в самую пору проснётся мужик и разрешит все споры словами: — Н-но, каторжный, шевелись!
Тут уж у всех пустоплясов заодно дух от восторга займётся.
— Смотрите-ка, смотрите-ка! — закричат они вкупе и влюбе, — смотрите, как он вытягивается, как он передними ногами упирается, а задними загребает! Вот уж именно дело мастера боится! Упирайся, Коняга! Вот у кого учиться надо! вот кому надо подражать! Н-но, каторжный, н-но!
Когда читаешь сказку Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина «Коняга», первая мысль вовсе не о том, как это написано, отчего выбраны автором те или иные слова. Она совсем о другом. О том, что, хоть и изменился облик Коняги, русского народа, а отношение к нему во многом осталось то же: «Теперича хоть целое дерево об него обломай, а он всё жив». И поднимается обида на пустоплясов, так и эдак прикидывающих, отчего же Коняга, хоть и выглядит сущим трупом, бессмертен. «Сейчас — его нет, а сейчас — он опять из-под земли выскочил».