От Бэкона до Бэнкса: британская научная культура и принцип «общего блага»
Начиная с XVII века, Англия, а затем Британская империя, гордилась своими учеными и их научными достижениями. Более того, наука воспринималась как национальное достояние, а интуитивно связываемый с ней «здравый смысл» – прагматизм – уже в первой четверти XIX века стал типичной чертой характера героев английской литературы. Склонность к научному познанию мира, что бы под этим ни понималось, постепенно стала артикулироваться как особенность национальной ментальности, доказательствами чего являлись не только громкие открытия Исаака Ньютона и Роберта Бойля, Эдварда Дженнера и Чарльза Дарвина, но также философия Джона Локка и Дэвида Юма, искусство Джозефа Райта и Дэмиена Хёрста.
Каждое из этих имен, как и десятки других, – отдельная глава в истории английской культуры. Мы предлагаем читателю обратить внимание на два имени: Фрэнсиса Бэкона (1561—1626) и Джозефа Бэнкса (1743—1820).
На первый взгляд, они очень разные, Бэкон и Бэнкс: придворный мыслитель, зависимый от расположения своих патронов, и ученый администратор, чьего покровительства, напротив, взыскуют другие; богобоязненный теоретик и свободный от предрассудков и догм практик; плодовитый автор и неутомимый коллекционер; пребывающий вечно в долгах выпускник Кембриджа и состоятельный воспитанник Оксфорда. Они и жили в разное время: первый – до возникновения Лондонского королевского общества, второй – при его расцвете и во главе. При этом они оба имели политическое влияние (входили в королевский Тайный совет), не лишены были тщеславия (оставили много своих портретов) и слыли эрудированными, по-настоящему умными людьми. Любопытное созвучие их фамилий меркнет в сравнении с единством их мотивации. И Бэкон, и Бэнкс принадлежат так называемой «нововременной науке» – науке, основанной на представлениях о полноправной власти человека над природой, ведущей роли познания через опыт, могуществе эксперимента как метода, требующего отстраненного наблюдения и объективного описания. Сегодня, когда все эти положения подвергаются критике и переосмыслению как предпосылки масштабного кризиса антропоцена1, исследователи обращают внимание и на другие идеи, вплетенные в дискурсивную ткань эпохи Просвещения. Одна из таких идей – представление о том, что знание – благо для общества, иначе – «общее благо».