Оттепель. Вино. Иосиф Бродский и его окружение
Вместе с музеем «Полторы комнаты» — героем проекта «РБК Визионеры» — размышляем о роли вина в жизни и поэзии Иосифа Бродского, а также о том, как относился к культуре пития советский Ленинград
Иосиф Бродский вино не любил и не пил его, а этого текста могло и не быть. Но, чтобы, несмотря на очевидное противоречие, он появился, мы используем вино и даже Иосифа Бродского, а еще многих других представителей его поколения в качестве призмы, через которую посмотрим на времена хрущевских реформ, на ту контролируемую свободу, которую называют оттепелью, ограничиваясь широкими рамками питейной культуры.
Во время оттепели архетипическим образом стал Эрнест Хемингуэй. Речь идет не только о его произведениях и героях, но и о его духе отрицания помпезности и напыщенности, с которыми ассоциировалось сталинское время. У каждого молодого человека, считающего себя современным, дома висел портрет писателя, созданный канадским мастером фотопортрета Юсуфом Каршем в 1957 году на Кубе. Молодые люди копировали стиль Хемингуэя, среди них был и Иосиф Бродский.
Друг поэта, писатель Яков Гордин, вспоминал, что в начале 1960-х во внешнем облике Бродского «были столь популярные в те годы хемингуэевские мотивы». Да и пили тоже по-хемингуэевски. Писатель и поэт Валерий Попов говорил: «Мы себя не считали алкоголиками, а пили «в контексте великих дел». <...> ...По Хемингуэю». Соломон Волков, беседуя с Иосифом Бродским, думал о том же: «Я помню, что в Ленинграде в шестидесятые годы многие мечтали о стиле жизни а-ля Хемингуэй: подойти к стойке бара и мужественно заказать стопку кальвадоса...» Поэт парировал: «...все это слишком пахло каким-нибудь Александром Грином, его версией, скажем так, «изящной жизни». Повседневный образ жизни горожан менялся, и новые питейные заведения, в том числе бары, становились его частью. Дружеская попойка и искусство пьяного диалога стали характерной чертой хрущевских реформ, писали Петр Вайль и Александр Генис (признан иностранным агентом).
Историк Наталия Лебина в своей книге «Повседневность эпохи космоса и кукурузы: деструкция большого стиля. Ленинград, 1950– 1960-е годы» пишет: «Превращение баров в массовое явление — яркий знак хрущевского времени, свидетельство переноса на советскую почву западных традиций потребления алкоголя». В это время самым доступным напитком сделали шампанское, что, по словам Лебиной, поражало иностранных туристов.
После постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 15 декабря 1958 года «Об усилении борьбы с пьянством и о наведении порядка в торговле крепкими спиртными напитками» игристое вино появилось в магазинах, но советская вариация практически никакого отношения к настоящему шампанскому не имела. «В 56 городских кафе-мороженых, в обиходе называемых мороженицами, начали продавать шампанское стаканами. 150 г мороженого с сиропом и 200 г сладкого шампанского — традиционный джентльменский набор на первом этапе ухаживания за дамой в начале 60-х годов. «Приземление» шампанского — в западной культуре праздничного и торжественного напитка — своеобразная дань тоталитарной традиции пития», — заключает Наталия Лебина.
Поэт и друг Иосифа Бродского Анатолий Найман вспоминал низок «Коньяк — шампанское», находившийся на Невском проспекте недалеко от Малой Садовой. Подавали там полусухое шампанское, грузинский коньяк и главный напиток хрущевского времени — коктейль «Белая ночь». У него было несколько вариаций: № 1, № 2 или № 3 — в зависимости от пропорционального сочетания коньяка и шампанского (50 на 150, 100 на 100, 150 на 50), а подавался коктейль с лимоном в сахарной пудре и шоколадной конфетой.
Сам же Иосиф Бродский ни о чем подобном не рассказывал, но в стихотворении 1975 года «Гуернавака» шампанское появляется, хоть речь идет не про Ленинград и даже не про СССР:
Хрусталь, заметим походя, разбит.
М. был здесь императором три года.
Он ввел хрусталь, шампанское, балы.
Такие вещи скрашивают быт.
Затем республиканская пехота
М. расстреляла…
Лев Лосев, комментируя это стихотворение, обратил внимание на строчку «Он ввел хрусталь, шампанское, балы»: «Росли расходы на содержание императорского двора, на балы и приемы. Когда Хуарес был президентом, некоторые радикалы обвиняли его в том, что он назначил себе слишком большое жалованье и тратит слишком много денег на банкеты и шампанское на государственных приемах; но Хуарес платил за все из своего годового содержания в 30 тысяч долларов». Стихотворение входит в «Мексиканский дивертисмент», написанный после поездки Бродского на писательский конгресс в Мексику по приглашению поэта Октавио Паса, которому оно и посвящено. Но вернемся в Ленинград.
Соломон Волков, расспрашивая Иосифа Бродского про этот город, естественно, не обошел вниманием вопрос о том, а что пили. Бродский ответил: «Ну, что ни попадя, потому что не всегда были деньги. Как правило, водочку. Хотя впоследствии, когда нам всем стало становиться под тридцать, водочку заменяли сухим, что меня сильно бесило, потому что я сухое вино всегда терпеть не мог. ...От сухого меня, как правило, брала изжога. В общем, это не было «изящной жизнью». Поскольку «изящная жизнь» — особенно в ее инженерном варианте — это шампанское, шоколад...»
Взаимоотношения Бродского с вином прослеживаются и в воспоминаниях поэта Евгения Рейна. В какой-то момент Бродский убедил всех своих близких друзей в том, что в любом вине есть какой-то процент смолы, которая очень плохо действует на сосуды. «И он меня так убедил во вреде вина, что я уже почти его не пил, хотя очень любил. А вина в Ленинграде были в невероятном изобилии — киндзмараули, хванчкара…»
Но если от сухого вина Бродский отказывался, то от сладкого не всегда. В книге Валентины Полухиной «Иосиф Бродский глазами современников» приводится ее интервью с Давидом Шраером-Петровым, он вспоминает первую встречу с поэтом: «Прошли ко мне, у меня бутылка мадеры была, я затопил печку, потому что он приехал не в пальто, а в каком-то пиджаке, может быть даже в свитере, и я боялся, что он заболеет». Мадера стала в советское время частью дружеских посиделок, а самой известной была марка «Адмиральская мадера», на этикетке которой парусник летел над волнами.
Вино — столь популярный напиток — стало одним из элементов среды обитания героев. Вспомнить можно многое — например, написанное в 1968 году стихотворение «Элегия (Подруга милая, кабак все тот же...)», посвященное Марине Басмановой — главной музе поэта:
Все та же дрянь красуется на стенах,
все те же цены. Лучше ли вино?
Не думаю; не лучше и не хуже.
«М. Б.» Иосиф посвящал стихи с 1962-го, с момента знакомства, и по 1989 год. Но есть и другие упоминания. Более раннее — из цикла «Июльское интермеццо» (1961):
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Или более позднее, уже американского периода — «Иския в октябре» (1993):
Когда-то здесь клокотал вулкан.
Потом — грудь клевал себе пеликан.
Неподалеку Вергилий жил,
и У.Х. Оден вино глушил.
В этом стихотворении Иосиф Бродский упоминает английского поэта Уистена Хью Одена, с которым был знаком. «Для меня — он самый значительный поэт этого века. Я знал его лично, и это мне столь же лестно, как если бы я был знаком с кем-нибудь из бессмертных», — говорит поэт в интервью Мириам Гросс, опубликованном в книге Валентины Полухиной «Иосиф Бродский. Книга интервью». По «Диалогам с Иосифом Бродским» Соломона Волкова видно, что влияние Одена носило не только поэтический, но и повседневный характер.
Когда Бродский описывает Льву Лосеву один день из жизни Одена, то отмечает, что «первый martini dry [сухой мартини — коктейль из джина и вермута] W. Н. Auden выпивает в 7.30 утра, после чего разбирает почту и читает газету, заливая это дело смесью sherry [хереса] и scotch'a [шотландского виски]. Потом имеет место breakfast [завтрак], неважно из чего состоящий, но обрамленный местным — pink and white [розовым и белым] (не помню очередности) сухим. Потом он приступает к работе и — наверно потому, что пишет шариковой ручкой — на столе вместо чернильницы красуется убывающая по мере творческого процесса bottle [бутылка] или can (банка) Guinnes'a, т. е. черного Irish [ирландского] пива. Потом наступает ланч ≈ 1 часа дня. В зависимости от меню, он декорируется тем или иным петушиным хвостом (I mean cocktail [я имею в виду коктейль]). После ланча — творческий сон, и это, по-моему, единственное сухое время суток. Проснувшись, он меняет вкус во рту с помощью 2-го martini-dry и приступает к работе (introductions, essays, verses, letters and so on [предисловия, эссе, стихотворения, письма и т. д.]), прихлебывая все время scotch со льдом из запотевшего фужера. Или бренди. К обеду, который здесь происходит в 7–8 вечера, он уже совершенно хорош, и тут уж идет, как правило, какое-нибудь пожилое chateau d'... [«шато де...», то есть хорошее французское вино]. Спать он отправляется — железно в 9 вечера».
На этой ноте мы можем снова вернуться к упоминаниям вина в поэзии ленинградского периода, теперь стихотворение «Дебют» (1970):
Сдав все свои экзамены, она
к себе в субботу пригласила друга,
был вечер, и закупорена туго
была бутылка красного вина.
«По данным социологических опросов 60-х годов, в частности обследования 1967 года, выпивка с друзьями была на четвертом месте в ряду семи различных форм досуга как у молодых рабочих, так и у лиц интеллектуального труда. Таким образом, пристрастие к спиртному являлось реальностью для всех слоев советского общества 50-х — начала 60-х годов», — пишет Наталия Лебина. И Бродский тоже это отмечает в «Путеводителе по переименованному городу»: «Самая же излюбленная форма времяпрепровождения в Ленинграде, как и повсюду в России, — пол-литра. В смысле потребления алкоголя этот город — окно в Россию, и широко открытое притом. Уже в девять утра чаще увидишь пьяного, чем такси. В винном отделе гастронома всегда можно заметить пару мужчин с праздным, но ищущим выражением на лицах: поджидают «третьего», чтобы разделить стоимость и содержимое бутылки. Первое — у окошка кассира, второе — в ближайшем парадном. В полутьме подъездов достигает высот искусство разлития полулитра на три равные части без остатка. Странные, неожиданные, но порой на всю жизнь дружбы завязываются здесь, как и самые грязные преступления. И хотя пропаганда борется с алкоголизмом устно и печатно, государство продолжает продавать водку и повышает цены на нее, потому что пол-литра — источник самого большого государственного дохода: ее себестоимость пять копеек, а продажная цена пять рублей. Что означает 9900 процентов прибыли».
И все же общая демократизация жизни и расширение взгляда на окружающий мир способствовали изменениям представления о потреблении алкоголя — хотя бы у той части общества, которая относила себя к интеллигенции. Оценивать результаты этих изменений мы не будем, а процитируем в завершение Наталию Лебину: «Сознание в 60-е годы определялось не столько объемом «пития», сколько его культурой».
Фото: из собрания музея «Полторы комнаты» Иосифа Бродского (архив Валентины Полухиной), пресс-служба