Андрей Себрант: «В карьере нет заранее известной конечной точки»
Можно спланировать карьеру на десять лет вперед, но нельзя предугадать, в какой компании ее придется строить, считает директор по стратегическому маркетингу сервисов «Яндекса» Андрей Себрант. В интервью РБК он рассказал, как технологии повлияли на карьерное развитие в IT, где сегодня искать предсказуемость, сколько времени мы проводим на цифровой стороне реальности и что произойдет со средним классом на горизонте десяти лет.
Новая норма: уйти из IT и стать музыкантом
РБК: Как сейчас меняются карьерные траектории в IT и смежных сферах?
А. С.: Меня всегда настораживает слово «траектория». Оно подразумевает, что есть какая-то заданная, заранее известная конечная точка. А зачастую в современном мире такой точки применительно к карьере нет и принципиально быть не может. Потому что ту точку, в которую человек захочет прийти через несколько лет, сейчас просто невозможно вообразить.
РБК: Получается, никаких траекторий больше нет?
А. С.: И это тоже неправильно. Развитие технологий увеличивает вариативность.
Появляется огромное количество нормальных жизненных путей, при которых человек меняет профессию каждые несколько лет. Уходит из IT и становится, например, музыкантом. И это уже более или менее норма.
Однако это не означает, что теперь нет людей, которые знают, с какой должности они уйдут на пенсию. Потому что люди очень разные.
РБК: Разве в новом мире остаются предсказуемые маршруты?
А. С.: Если человек хочет полной предсказуемости, то для него есть как минимум два очевидных пути. Во-первых, работа ученого. Новые инструментарии и новые задачи всегда были в науке, но сама по себе профессиональная деятельность ученого — такая же, как и 50 лет назад. Человек, который хочет стать академиком, спокойно идет по этой траектории: аспирантура, кандидатская, хорошие конференции, 50 публикаций, докторская, звание члена-корреспондента и, наконец, академика.
То же самое с медициной. Никакие годовые онлайн-курсы и буткемпы не сделают из тебя хирурга. Это все равно шесть лет в вузе, потом ординатура, потом ты будешь стоять на вторых ролях у операционного стола. Инструментарий меняется, но подготовка к профессии выглядит так же, как 50 лет назад.
РБК: То есть новые подходы к карьере будут мирно сосуществовать со старыми?
А. С.: Утверждения о том, что одно убьет другое, — очень плохой и неточный штамп. Совсем необязательно все будут непрерывно перескакивать из одной сферы в другую. Конечно, все эти новые варианты с зигзагообразными траекториями бросаются в глаза. Но они не отменяют старые.
Информатика как наука об окружающем мире
РБК: Среди всей этой вариативности можно выделить какой-то главный тренд?
А. С.: Во всем мире медленно, но неизбежно меняется структура экономики. В начале прошлого века было невозможно никому объяснить картинку с нынешним средним классом: люди сидят в офисах и получают за это большие деньги. Рабочие — понятно, крестьяне — понятно, банкиры тоже. Но чтобы целый город сидел в офисах? А едят они, простите, что?
За счет автоматизации промышленного производства число людей, востребованных экономикой, сейчас меньше, чем десятки лет назад. Все так или иначе постоянно смещается в сторону работы с информационными технологиями. И даже в профессиях с консервативными траекториями типа ученого или врача нельзя не быть высококвалифицированным пользователем айтишных продуктов.
IT становится очень междисциплинарной штукой и потихоньку заходит в «классическую» гуманитарную сферу. Дай историку современные технологии машинного зрения, и он сможет прочитать то, что поколения историков до него считали нечитаемым.
РБК: Если цифровые компетенции нужны всем, то их надо давать уже в школе?
А. С.: Конечно. Я считаю, что информатика — это не профориентационная дисциплина. Это наука об окружающем нас мире — как физика, биология, химия. Мы же учим детей физике в школе не для того, чтобы они все потом пошли в большую науку и строили ускорители. А чтобы они просто немножко лучше понимали, например, отчего бывает гроза и почему машина не может мгновенно затормозить.
Мы проводим на цифровой стороне нашего мира не меньше времени, чем в мире материальном. Поэтому информатика или цифровая грамотность — как ее ни называй — это обучение законам той действительности, того окружающего мира, в котором мы живем.
РБК: Какие именно блоки знаний о цифровом мире должны быть в школьной программе?
А. С.: Школьникам не надо подробно рассказывать, как устроен процессор. Устройство процессора важно только тем, кто потом пойдет в глубокое IT.
Но нужно давать все, связанное с безопасностью в интернете, базовыми сервисами, практическими навыками. Школьнику больше пригодится правильный навык работы с камерой телефона, чем знание о том, как там устроена матрица.
Курсы, вузы и стартап вместо диплома
РБК: Допустим, человек все-таки выбрал IT или смежные направления как сферу своих профессиональных интересов. Как здесь меняются подходы к профессиональному обучению? Нужно все-таки вузовское образование или обойдемся онлайн-курсами?
А. С.: Развитием технологий в «Яндексе» долгое время занимался человек, который окончил театральный институт (бывший топ-менеджер компании Григорий Бакунов, окончил Свердловский театральный институт. — РБК). Он пользовался непререкаемым авторитетом у программистов, окончивших профильные институты, аспирантуры и так далее.
Все важные курсы, причем мирового класса, есть в интернете. Но люди, повторюсь, разные. Часть из них действительно обладает такой самодисциплиной, чтобы учиться самостоятельно. Но большинству не хватает дисциплины и мотивации. В этом главная проблема Coursera и вообще любых видеокурсов: люди их бросают, не доходят до конца.
При этом сама по себе деятельность становится все более сложной. Совсем без подготовки начать что-то делать трудно. И платформы вроде Skillbox, «Практикума» и тому подобных — это история про сокращение времени. Прийти в профессию, начать зарабатывать деньги можно без четырех или шести лет обучения. Но если ты хочешь совершенствоваться, расти как профессионал, все равно придется много учиться.
РБК: Но необязательно в вузе?
А. С.: Необязательно. Тем более вузы просто не успевают за развитием рынка. Поэтому внутри больших компаний, таких как «Сбер», МТС или Т-Банк, есть собственные системы обучения. Хотя в хороших вузах налажено сотрудничество с людьми из практики, из крупного бизнеса.
Недавно я сидел на защите дипломов в ИТМО, и там вместо классических дипломных работ выпускники показывали свои стартапы. Последние два-три года они не учились в традиционном понимании этого слова, а пилили свой промышленный стартап в области логистики, например.
При этом у ребят все нормально с фундаментальными знаниями. Когда им чего-то не хватало, они всегда могли послушать то, что нужно, потому что находились внутри ИТМО.
Ментор от скуки и позавчерашние знания
РБК: Про фундаментальное образование часто говорят, что его главная задача и ценность — научить человека думать, сформировать системное мышление. Эту систему можно как-то хакнуть? То есть научиться думать без фундаментального вузовского образования?
А. С.: В принципе можно себя замучить так же, как студентов мучают на первых курсах физтеха, который я оканчивал. Выпускники физтеха сейчас кем только не работают. Куда ни глянь, везде наши — банкиры, финансисты, управленцы. Они до сих пор радуются, что изучали теоретическую физику, потому что это научило их думать.
Сейчас все боятся, что на экзаменах будут пользоваться «Гуглом». Когда я учился в физтехе, интернета не было, но на экзамен разрешалось приносить любые книги. Тебя никто не спрашивал, что в этих книгах. Задавали вопросы, которые требовали подумать над теоремами и доказательствами.
Умение думать — это навык, который дается только практикой. Тренировать его вне среды экзаменов, зачетов, здорового соревнования с одногруппниками очень-очень сложно. Надо себя заставлять самому, а в вузе тебя заставляет система. Поэтому, как бы дико это ни звучало, фундаментальное образование — это шорткат к умению думать.
РБК: Как сейчас учатся управленцы в IT?
А. С.: Я не верю, что здесь есть универсальный ответ. Но вспомним науку. Когда ты становишься ученым — защитил диссертацию, тебя знают в твоей области, — ты почти перестаешь следить за литературой, как раньше. Пока ты студент, другого варианта нет: «А вдруг я что-то пропущу? Надо все читать». А так ты уже знаешь тех трех-четырех человек, которые реально что-то меняют в твоей области, и следишь за ними. Стараешься ездить на конференции, где с ними можно поболтать на обеде.
И это на порядок важнее, чем читать работу, которая была в голове ученого полтора года назад и опубликована только сейчас. Ты отстаешь, если ждешь публикации. Поэтому профессиональные сообщества, закрытые клубы, конференции — зачастую более важная и актуальная практика, чем традиционные курсы.
Я с уважением отношусь к институтам менторов, трекеров и так далее. Но все это передача позавчерашнего знания.
РБК: А почему менторы так отстают?
А. С.: Если человек полностью погружен в текущее управление, ему не до менторства. Как правило, менторы — это люди, которые обобщили свой опыт и ушли из совсем уж практической работы. Я знаю некоторых людей, которые считаются очень хорошими менторами. Им надоело заниматься одним и тем же на работе, стало скучно. Но есть желание поделиться опытом. Поэтому человек начинает писать книгу и становится ментором. А книга, опять же, — вещь, которая неактуальна по определению.
Неизбежный эйджизм и майндсет зумеров
РБК: Вариативность, о которой вы говорили, влияет и на возрастное распределение ролей. Раньше все было понятно: к 40–50 годам надо стать начальником и руководить младшими коллегами. Сейчас все смешалось. Это порождает какие-то проблемы?
А. С.: Порождает, конечно. Часто всплывает тема эйджизма в разных видах. С одной стороны, это противоречит современным установкам о том, что этично, а что нет, с другой — я могу понять этих людей. Потому что не всем комфортно отдавать приказы человеку на 20 лет старше тебя. Это психологически сложно. Никто не говорит: «Ой, эти старики ничего не знают». Они все знают, сотрудник ценный, но работать трудно, это тормозит дело. Хотя, с обратной стороны, я особых проблем не вижу.
РБК: Тут есть какие-то решения? Кадров больше не становится, новое поколение довольно малочисленное, и, видимо, придется как-то работать со взрослыми людьми.
А. С.: В больших компаниях при найме сложно ограничивать возраст кандидатов, это чревато скандалами. Но, например, в стартапе можно формировать команду под себя. И просто не брать людей, с которыми тебе некомфортно по возрасту.
РБК: Сейчас происходит смена поколений — миллениалы становятся руководителями, и зумеры часто не оправдывают их ожидания: не хотят «упарываться» на работе, даже если за это больше платят. Как с этим быть?
А. С.: Я не очень люблю теорию поколений, люди очень разные, в том числе внутри одного поколения.
Например, про зумеров говорят, что у них клиповое мышление и они не могут ни на чем сосредоточиться. Но я вижу их на хакатонах: 48 часов фантастической фокусировки, большинство взрослых людей так не умеют. Штампы про поколения часто мешают.
Но чем моложе ребята, тем больше их интересуют смыслы, а не деньги. Там такой майндсет: «Если я буду зарабатывать больше, занимаясь тем, что меня раздражает и кажется мне бессмысленным, эти деньги уйдут на психотерапевта».
РБК: Такой майндсет может привести к трансформации экономики, бизнеса?
А. С.: Думаю, что нет. Во-первых, это страшно медленный процесс. Во-вторых, с возрастом многое меняется. В какой-то момент смыслы упираются в то, что тебе срочно нужна ипотека, а твоему ребенку — дорогие лекарства. Вдруг оказывается, что вес денег в принятии решений стал гораздо больше.
Я более чем уверен, что новые поколения, которые сейчас очень озабочены смыслами, на многое посмотрят совершенно по-другому, когда им будет за 40.
В каждой профессии свои таперы
РБК: На какую вообще перспективу сейчас можно планировать свою карьеру? Например, в том же IT.
А. С.: Смотря о какой карьере идет речь. Допустим, ты понимаешь, что не хочешь всю жизнь заниматься одним и тем же и в итоге стать, условно, senior-разработчиком 20-го грейда. А хочешь расти как человек, который сначала руководит группой, потом отделом, через десять лет становится CTO бизнес-юнита, затем техническим директором компании.
Это нормальная траектория, и ты можешь по ней спокойно идти. Только ты понятия не имеешь, чем будет заниматься эта компания, когда ты дорастешь до уровня СTO, и какие у нее будут бизнес-юниты.
РБК: Как может выглядеть штат крупной IT-компании через 10– 15 лет? Останется ли вообще штат как таковой?
А. С.: Трудно сказать. Недавно один из топ-менеджеров Intel заметил, что благодаря развитию технологий через несколько лет появятся стартапы «единороги», в которых будут работать по два-три человека. В больших компаниях такого, наверное, не произойдет. В отличие от стартапов, которые тестируют решения, в крупных компаниях велика доля продуктовой разработки. И в ней всегда занято больше людей, чем на стадии тиражирования и эксплуатации.
Тем не менее я ожидаю, что рост численности компаний сильно замедлится благодаря современным алгоритмам. Хотя рост компаний самих по себе совершенно не обязан замедляться. Все больше продукции и стоимости будут производить все меньшее число людей.
РБК: Что тогда произойдет со средним классом? Он вымрет?
А. С.: Он трансформируется во что-то другое. Работу вроде сверки документов в бухгалтерии крупного банка можно алгоритмизировать за полгода.
Или возьмем, к примеру, переводчиков. Понятно, что личный переводчик министра иностранных дел или тот, кто хорошо переводит худлит, без работы не останутся. Но для многих задач можно просто использовать функцию перевода в браузере.
То же самое с креативными профессиями. Примерно век назад, в 1930-е годы, произошла технологическая революция, появилась звукозапись и звуковое кино. Среди музыкантов в США даже возникло движение «Лига защиты музыки», которое боролось со звукозаписью.
Но в итоге музыка не умерла. Хорошие музыканты стали получать еще больше денег за счет продажи пластинок. А вот таперы, которые сопровождали живой музыкой немое кино и были самой массовой музыкальной профессией, вымерли.
К сожалению, в любой профессии есть свои таперы. И какая-то их часть будет вынуждена искать себе другой заработок.
Фото: Андрей Любимов / РБК